В ночь на 15 декабря 1981 года войска хунты Ярузельского прорвались в Щецине на судоверфь имени Варского. Каратели ЗОМО (тогдашний польский аналог ОМОНа или Росгвардии) начали вязать бастующих. Зомовский командир Збигнев Тшпис подошёл к организатору забастовки — юрисконсульту "Солидарности" Анджею Мильчановскому. "Для чего вы это делали?" — спросил ментовский подполковник. "Вам не понять", — бросил профсоюзный вожак.
Этот эпизод наверняка знает Александр Скобов. "Солидарность" жива!" — писал он на ленинградских стенах в тяжком 1982-м. Прошло четыре десятилетия — Скобов подписывает заявление ветеранов "Солидарности" в поддержку "Мемориала". От имени "коммунистического подполья в СССР". Единственный среди авторов не поляк. Единственный среди них левый. "Ничего, что коммунист, — сказал тогда Ян Рулевский. — В "Солидарности" состоял миллион членов ПОРП".
Исторический диалог Тшписа с Мильчановским вспоминается ныне в связи с арестом Скобова. Непрестанно повисает вопрос: зачем?! Зачем он остался в России? Почему отказался эмигрировать? Ведь очевидно: политический опыт Александра, его публицистический талант, исторические знания и моральный авторитет реально помогли бы антипутинскому, антиимперскому сопротивлению извне РФ. Он и сам это вполне понимал.
Но он убеждён в своём: слово российского сопротивления сильнее и весомее звучит из России. Именно — слово. Формат его личной борьбы. В этом заключалось его принципиальное решение. Пусть — не всем понятное. Пусть — ошибочное с точки зрения автора этих строк. Но обсуждать и оспаривать бессмысленно. Тем более сейчас.
И вот что приходится добавить в этой связи. Естественно сочувствие Александру, восхищение его мужеством. Но в некоторых комментариях звучал, особенно в первые часы, мотив непоправимого трагизма. "Сегодня при задержании Александр Скобов категорически отказался взять в тюрьму свои лекарства. И кардиологические. И жизненно необходимые при последней стадии диабета. Отказался от тёплой одежды. Будучи фактически слепым, он положил на стол свои очки и сказал Юлию Рыбакову: "Это тебе на память". Распространение такой информации в подобном виде, скажем откровенно, создаёт образ самоубийцы. Вплоть до того, что случись трагедия — власти предложат не удивляться: мол, все же знают…
Между тем даже в сугубой конкретике нет пока точности. На обыске в своей квартире, после задержания у друзей, Скобов предположительно был в очках. Родные и правозащитники передают ему необходимое. Как иначе, если Александр твёрдо решил дать бой — выступить на суде. А это полгода, если не год — с сохранением ясности ума, физической формы, способности говорить и мыслить.
Скобов — человек твёрдый. Ориентированный на результативное действие. Эти качества нисколько не противоречат идейной убеждённости и личной порядочности. Наоборот, взаимно усиливают. Дружелюбный и доброжелательный Александр отлично умеет быть жёстким, когда дело касается принципов. Слёз и стенаний по своей участи он никогда не примет.
И по публичным заявлениям Скобова, и по личному с ним общению известно: он оставался в России для примера борьбы. Непримиримого бойкота властей в лице оперативных служб, следственных органов, режимного судопроизводства. В любом случае он планирует выступление на суде. Грядущая речь запомнится. Запомнится многим по обе стороны противостояния.
Из этого и следует исходить людям, которые хотели бы помочь Александру Скобову. Делом, а не одним лишь сожалением. Поддерживать его в заключении. Распространять его тексты. Постараться, чтобы его идеи и позиции были широко восприняты оптимальным образом. Что и постараемся.
Характерной чертой Александра всегда была способность различать оболочку и содержание. С беспощадной чёткостью видел он тоталитарную диктатуру и в "левом" советском режиме, и в путинской "гибридной демократии". Характерно название его последнего по времени текста: "Режим перенимает советские практики". Отплатим же ему той же монетой — ясностью. Особенно сейчас, когда все люди в одном окопе против нелюди — путинской машины агрессии, насилия, подавления и бесчеловечья. Когда каждый боец и каждый дорог.
Для чего он делал — мы ведь способны понять.
